А вот лежал я как–то в дурке. Ну то есть даже не в простой дурке, а в элитнейшей, блядь, клинической больнице имени Алексеева, которая бывшая легендарная П. П. Кащенко. Да, в Дефолт Сити.

Попал я туда так: будучи молодым долбоебом, я решил, что жить далее незачем и гуманным способом самоубийства, выбрал себе отравление всякой разной барбитурой. Спиздил частично из аптечки своего другана всяких забавных штук, типа
феназемпама и прочих реланиумов (у него дядя на гуталиновой фабрике, нувыпонеле), сожрал 225, в общей сложности, разнонаправленных и, зачастую, прямопротивоположных по действию колес и решил уже было откинуться, но утром, когда я уже спал практичсески в коме, ко мне приперся мой другой друган, которому приспичило стрельнуть, блять, в десять, блять, утра сигаретку. Вот есть же люди которым не впадлу через весь район в воскресенье переть хуй знает куда, чтоб сигаретку стрельнуть…
В общем, он меня и нашел в бессознанке. Потом неделя в реанимации, четыре дня в коме, адов бред и вязки на руки–наноги. Склиф, отделение с суицидниками и передозчиками, где какой–то чувак–химик собирал баяны из мусорок, собирал
всевозможные колеса со всего отделения в обмен на обещание втреснуть вечером, а после, вечером, в сортире толпа суровых убеанистых чуваков вытащенны
ми из мусорки баянами кололись его адовыми коктейлями, которые он варганил на коленке с помощью ложки и пары бинтов на погреть. Как он пояснил — имея в наличии хотя бы анальгин, уже можно начинать ченить делать. Я не проверял, но все
отделение вечером было наглухо упоротым, так что дело свое он видно знал.
Комне приезжали пару раз друзья, Но это так смутно помню, я там как зомби ходил. Хотя при этом читал что–то, но убей даже не помню что. Реально зомби, да еще нога наполовину отнялась — то ли в результате лекарственного отравления, то ли
четверо суток без движения дали себя знать, то ли санитары меня где–то по пути об угол ебнули, то ли друзья–товарищи оперативно созванные меня отравленного тащить вниз по лестнице (лифт не работал — тащили на одеяле) где–то приложили. В
общем еще три месяца ходил хромал.
А как только начал приходить в себя — мне говорят вдруг, что мол переводят меня куда–то и надо вещи собрать.
— А мы вас переводим…
— Э… Куда?
— В стационар, Клиническая больница номер один.
— Элитная типа, раз первый номер?
— Да пи… *поперхнувшись* хорошая больница, сам увидишь. Сурприз будет.

Вот тут я заподозрил неладное. И дюжий санитар мне уже в пазике поведал, что да, это ж психиатричка, бля, Кащенко. Чо не знал чоли? Бугага…

И тут я понял, мне — пиздец. И все сразу книжки вспомнились типа Оводов, Монтекристо, все боевики, где кто–то в тюрьме сидел, все такие адовы произведения, типа "Заводного Апельсина"или там, "Палаты номер шесть"или того же "Полета над гнездом кукушки". И стало реально страшно…


Но все еще только начиналось. Для начала меня и еще трех каких–то товарищей с затравленными взглядами долго возили по территории на зеленом военном газике. Территория там огромная — целый парк большой прилагается. Через четыре поворота я уже перестал ориентироваться где что и стал тупо ждать куда же меня привезут. Водилы у них то ли изначально любят играть в Сусанина, то ли специально такие хитрые круги наворачивают по территории, что сориентироваться где ты относительно
входа — ну совершенно нереально. Через десяток крутых поворотов я перестал подумывать о побеге и уныло предался созерцанию.

Привезли меня еще троих в приемный покой — такой небольшой домик, где–то примерно в центре. Там две немолодые и не сильно красивые тетки аккуратно переписали и унесли куда–то все мои вещи, а меня раздели и весьма прохладным душем помыли.

Причем что душ, что процесс помывания… Вы Рэмбо смотрели? Так вот все то же самое, тока вместо Рэмбо худенькийна тот момент я, сильно посиневший от холода и сильно перенервничавший.

После чего со мной проделали обязательную ко всем поступающим больным процедурку взятия мазка из жопы, которую местное население вежливо величает "поцелуй тещи", выдали какую–то безразмерную выцветшую от бесконечных стирок пижаму и отвезли в отделение. Пижама слава богу, оказалась коротка. Это не самый плохой вариант — куда хуже, когда ты об нее спотыкаешься. Пижам нормального размера — как и формы в армии — не существует.

В отделение меня запустили через три закрывающиеся на ручки–четырехгранки двери и, наконец, оставили в центре длинного корридора с палатами, где собственно, вместе с документами и сдали медсестре. Внутри оказалось тепло, несколько вонюче и как–то неожиданно очень захотелось домой, ибо стало понятно, что вкусно кушать тут врядли дадут (судя по запахам), да и вообще вокруг меня собственно дурка. Почувствуй себя Кеном Кизи. Запашец надо сказать там стоял дай боже.

Представьте себе запах советской столовой, лучше всего захолустной школьной. Помножте его на запах мужского привокзального сортира. И добавьте тонкий оттенок застарелого говна. Получите похожую обонятельную картину. Теперь еще добавьте
хлорки и будет один в один. Что удивительно — через два дня никакого запаха уже практически не замечаешь.

Естественно я смотрел Полет над гнездом кукушки и в первые два дня сделал несколько неутешительных для себя выводов:

В отличие от американской дурки — в нашей
— не играла приятная музыка
— не было стакана со злой медсестрой, медсестры свободно шарились по корридору, когда не пили чай в комнате или не бухали по ночами в телевизионной. На глаза им лучше не попадаться лишний раз — можно огрести какуюнить несложную, но
работу или же нагоняй за то, что например, не спишь или наоборот, что спишь… Хуй их разберет — они всегда недовольны.
— все ходили в разномастных, но примерно одинаковой застирраности и потрепанности пижамах. Как и у меня — нормального размера не было ни у кого.
— Отделение было в несколько раз больше, чем в кино и в палатах нету дверей.
— Воняло
— Никаких карт.


Отделение представляло собой в основном длинный корридор с палатами, столовой, где–то посередине и телевизионной комнатой, она же красный уголок и все что можно… В палатах (коих было шесть — четыре обычных, одна надзорная и одна
образцово–показательная) лежали соответственно люди, в столовой временами кормили, а в телевизионной комнате (она же красный уголок!) стоял собственно телевизор, который я ни разу не помню, чтоб включали для людей днем. Его обычно
смотрели медсестры ночью, преимущественно что–то музыкальное, по–моему уже тогда музтв было. Хотя могу ошибаться — это был год 97.

Дя того что бы смотреть на нем музтв — необходимо было каждый раз хитро шаманить с проводами, с чем отлично справлялись два "косильщика" — рослые парни, попавшие в отделение для освидетельствования, ибо один порезал себе вены, а другой
кого–то уебал табуреткой чуть ли не насмерть. Теперь им предстояло доказать, что они ебанутые, иначе бы их ждали серьезные неприятности.

С девяти, примерно, утра до девяти вечера — они довольно натурально изображали аутичных печальных мудаков (пока врачи на месте) а после этого превращались в обычных распиздяев и флиртовали с ночной сменой медсестер. Одному как–то
прислали из дома пятилитровую канистру спирта и неделю в телевизионной ночью проходили довольно забавные пьяные оргии. Правда всех хватало только понаобжиматься, дальше то ли спирт мешал, то ли суровая внешность медсестер, красавиц среди которых не было, то ли общая атмосфера музтв в дурке не способствовала.

Через минуту после моего прибытия, оба косильщика, не взирая на то, что им пришлось ненадолго выйти из образа, подсели ко мне и начали лихо выпытывать кто я, зачем я тут и чо со мной, кусаюсь или нет и все такое. Поговорив со мной минут двадцать, они потеряли интерес, ибо я в основном уныло и односложно тогда мог отвечать, и отстали от меня окончательно. Собственно их интересовали три вещи — будут ли у меня сигареты, могу ли я ими делиться и умею ли я что–то делать. НУ
как в армии и в зоне — ценится тот, кто что–то умеет — истории там рассказывать, рисовать, в общем сделать что–то из ничего.

Надо сказать пару слов о себе на тот момент. Выглядел я как малолетний задрот, с длинным и не мытым уже недели полторы хайром, ходил в основном, довольно понурый и разговаривал дмало — как–то весь в себе зажался. Первую неделю после
реанимации я вообще плохо помню — я в основном лежал и смотрел в потолок. Время от времени еще ходил курить и даже разговаривал там с кем–то… Но как–то на автомате больше. Как–то все было неинтересно, а в башку как будто ваты напихали
— такое было примерно ощущение. А тут — быстренько начал приходить в себя — ибо "БЛЯТЬ Я В ДУРКЕ! ААА!!" — настигла запоздалая паника. Ну то есть Склиф как–то более менее мной еще был ожидаем, а вот к психиатричке я был явно морально не
готов.

На удивление оказалось все не так страшно — ну воняет слегка, ну так это у нас везде, где что–то общественное — будь то детский садик или там туалет. Ну ебанутые кругом — так я таких и на улице повстречать вполне могу. Ну выйти нельзя и все двери, ведущие к выходу, — на замках. Так чо ж ты хотел, дурка все таки…
В общем решил я социализироваться.

Для начала я решил узнать чо за контингент в отделении.
Ситуация там была примерно такая:

Процентов тридцать составляли пациенты алконавты. Все они попали сюда разными способами (двое–трое даже добровольно сами пришли) но с одним диагнозом "алкогольный психоз", он же в принципе белочка. Кто там только каких забавностей не натворил.
Один товарищ работал в охранной фирме и сильно заливал за воротник. А потом попал в больницу со сломанной ногой, но уже привык каждый день бухать с друганами и быстро заскучал. Буквально на второй день. Раздобыл где–то в больнице спирта
и зажрал его какими–то колесами. После чего его ловили с милицией, ибо он где–то в районе Коломенского бегал голый по улице и все обещал набить кому–то ебальник… Второй выжрав около двух литров паленой водяры угнал зачем–то машину
своего соседа и со скоростью три километра в час аккуратно ехал на ней, распевая песню по какому–то парку, где его и собрались повязать менты. Но не тут–то было. Увидев сотрудников, товарищ резко взбодрился и выскочив из машины, бодро
улепетывал от них дворами. И наверное скрылся бы, еслиб не пытался зачем–то при этом комментировать события в лучших традициях "голоса за кадром". Особенно, говорил, удавались моменты когда его уже вроде как потеряли, но тут–то он и
начинал радостно себя хвалить откуда–то из–за помойки, как он ловко ушел от преследования. Сам он этого почти ничего не помнил, но рассказывал подробности с гордостью, показывая уже поджившие синяки от падения с крыши какого–то гаража.
Таких алкогероев там было человек двадцать.

Еще прослойка была — деды. Это такие сбрендившие на почве алкоголя, возраста, вредной работы и общей маразматичности нашей страны, но при этом весьма крепкие деды лет под 60–70. Как правило, они, в основном, бойко обсуждали политику

товарища Сталина и где кто сидел, ибо сидели среди них практически все. Дурка казалась им почти раем, ибо тут у них был свет, тепло, еда, компания и возможность чифирить по ночам, при этом платить и работать было не надо.
Тем не менее деды были буйны, шумны и скандальны — они крайне любили спорить с персоналом по совершенно любому произвольному поводу, несмотря на тонны барбитуры, которой их поили, и их переодически отжимали в перевязочную и там
уебашивали аменазином, чтобы были поспокойней. А так же каждый вечер поили и кормили таблетками. Барбитуру я у дедов выменивал на чай, ибо я почти не мог спать без снотворного, а деды не могли жить без чифира. У главного из дедов —
сурового старикана Василича (Я бля Василич, трудовой человек, а вы все тут говно! ©) я каждый вечер подрезал таблетку Азелиптина, которую мастерски не глотал, несмотря на проверки, а потом вытаскивал изо рта, слегка подплывшую, но
годную к употрблению. Сейчас вот вспоминать как–то даже противно, а тогда было похуй — только бы отключиться.

Азелиптин — ебическое средство. Если вы знаете человека, который может сожрать половинку хотя бы такой таблетки, а через полчаса не спать как сурок — знайте, это терминатор или агент клингонов или же у него таки отсутствует как класс, нервная система.

Еще две формации составляли ебанутые и овощи. Ну с овощами все понятно — это такие пациенты, которые сюда не своим ходом пришли и вообще ходить могут с трудом, в основном занятые тем, что срутся и ссутся под себя и издают малочленораздельные звуки.

Таким, например, был некий Паша ЗасЁр — мужичок лет шестидесяти, в больших очках в роговой оправе, всегда треснутых на оба глаза, удивительно похожий на Вуди Аллена. Его кровать стояла в корридоре (ибо жить в радиусе десяти метров от нее
мог человек только с полностью атрофированным нюхом) и целыми днями занимался двумя вещами — старательно срался в эту самую кровать или чуть приходил в себя и начинал издавать жалобные звуки, заискивающе поглядывая на проходящих мимо и

изредка начинал канючить сигарету. Сигарет ему обычно не давали, а все больше давали пинка и шли дальше. В целом — это было наверное самое жалкое и несчастное существо, которое я когда–либо видел. Но, думаю, что к его счастью он даже

особо и не отдуплял где он и кто он и поэтому сильно не переживал. Каждый день у него проходил примерно одинаково, за исключением уж совсем обильных засеров, а сигареты ему из жалости иногда таки давали и он долго недоуменно вертел их в

руках, вдруг обнаружив, что не знает что с ними делать.

Таких овощей в отделении было несколько, но остальные были более тихими и все больше с капельницами, лежали задумчиво глядя в потолок и общественный порядок не возмущали. Раз в день их ворочали медсестры и прикладывали им к пролежням

какие–то компрессы, а на исколотые жопы лепили специальный воск, чтоб синяки рассасывалис. Мне такой тоже прикладывали — надо сказать что когда он еще горячий — полное ощущение адской сковородки. Зато потом исколотая и превратившаяся в

один большой синяк жопа наконец перестает болеть.

Ну а ебанутые, к которым поначалу принадлежал и я, это — основной контингент Кащенки. Самые разнообразные люди, вполне себе вменяемые, у которых вдруг что–то ррраз! — щелкнуло в голове и они неожиданно начали творить хуйню.
Рядом со мной на соседней кровати лежал суровый небритый художник Рома. Он рисовал вполне годные картины, тусил на арбате, рисуя туристов и сравнительно неплохо держался на плаву. Потом его начали мучать депрессии, а врач прописала ему

какие–то таблетки. Если не ошибаюсь, там присутствовал и галаперидол. Художником он был концептуальным, решать проблемы любил на раз и поэтому таблетки Рома сожрал все сразу, пять пачек, после чего аккуратно разделся (у них чота у всех

мания какая–то — раздеваться) и, посмотрев телевизор, замотался в материн шерстяной платок и выбежав из подъезда начал нападать на старушек, традиционно у этого самого подъезда на лавочках сидящих. При этом он нес какую–то околесицу и

плевался в приехавший милицейский патруль. Неделю он провалялся на вязках в другом отделении, а потом неожиданно пришел в себя и оказался моим соседом по отделению. Как он сам обьяснял — по телевизору неожиданно сказали, что президент

Ельцин выпустил указ, что ему, художнику Роме, надо срочно отрезать хуй. А бабушки у подъезда всячески пытались указ этот выполнить, когда замаскировавшийся под Адама Рома пытался бежать из города…

Другой чувак — дядя Миша, кругленький усатый чувак с бездонными голубыми глазами проженного алкоголика (как он сам обьяснил — пить бросил, а глаза остались) работал в мастерской при каком–то заводе. Мастер — золотые руки. А потом вдруг

неожиданно начал везде ловить пауков. Здоровых таких мохнатых пауков. Они лезли на него из всех темных щелей, из под стола, из углов, из шкафа и хотели его сожрать. В дурку его отвезли после того, как он разгромив свою мастерскую,

отбиваясь от назойливых тварей, бежал с молотком в руке в сторону проходной с криками "убью нахуй!". В больнице его чем–то подкололи и через четыре дня вязок он осознал всю глубину своего падения и ходил и очень удивлялся с чего вдруг у

него такие глюки приключились, ибо пить он бросил по его словам шесть лет уже как. Во всем же остальном оказался крайне умный и вполне позитивный мужичок.

Таких историй — полное отделение. Шесть палат по 8–10 человек в каждой. Ну кроме разве что овощей.

В первые три дня я еще не привык и не вкурил местные порядки, поэтому получил заряд ненависти со стороны персонала. А именно я отказался колоть мне очередную какую–то бесполезную дрянь, за что меня сначала серьезно предупредили, а потом

тупо заломали и въебашили таки аменазин. Несколько раз подряд в течение дня.
Повтыкав в это унылое овощное состояние, я убедился, что спорить в таких делах лучше не стоит и в следущий раз мне въебашили три призовых укола витаминок. Уколы были болезненные, но куда лучше, чем аменазин. Так я усвоил, что в тюрьме,

армии и дурке с персоналом пререкаться не стоит — вариант заранее проигрышный.

Кстати про уколы. Я с детства чертовски боялся всего, что связано с металлическими инструментам и всякими там иглами. После кащенки вся эта боязнь кажется детской нелепостью. Смотрите сами — утром у меня брали кровь из пальца. Днем мне

делали два укола в жопу. Вечером мне делали укол в руку и брали кровь из вены. На третий день все эти процедуры уже вместо страха вызывают скорее сонливость. После больницы я еще три месяца ходил исключительно с длинным рукавом, потому

что руки на местах сгибов, представляли из себя синежелтые проколотые синяки. Сгибать нормально руки без боли я смог только через полгода.

Жизнь в отделении довольно скучна. В принципе, наверное, неплохо быть философом — там есть куча времени, но совершенно не на что его тратить. Любая книга прочитывается за три часа, телефоны тогда еще были атрибутом богатых людей, да и не

дают их туда с собой, насколько я знаю, плеер мне не дали туда с собой, лаконично прокомментировав "или спиздят или сломаешь", ноутов не было вообще (да и кто б его туда дал протащить) и чтобы мне разрешили держать ручку и бумагу —
пришлось долго скандалить.

В результате — прочитав все что можно по два раза (книги мне привозили раз в два дня), я отправлялся гулять по корридору. Нагуляв десять тысяч шагов я шел курить. После чего снова шел гулять по корридору. И так целый день. Время от

времени меня прорывало на порисовать или пописать адово безграмотные тексты для своей на тот момент говнорок–группы, что казалось мне дико романтичным, учитывая мое местонахождение. Тексты были пафосные и имели всякие забавные

традиционные названия типа "Желтый туман" (посвящалось амитриптилину) и прочие "Застенки сознания", где естественно порицалась дурка и славился сотона:) Но все это было как–то скучно…
Как во сне вот бывает если ешь что–то. Вроде ешь, вкус ощущаешь, а на самом деле как–то понимаешь что это сон и это все портит. Вот и тут — вроде жив–здоров, руки–ноги целы, но при этом все какое–то ненастоящее.
И еда еще конечно местная сильно не вдохновляла.
Вообще говоря кормили нас не так уж и плохо, по общебольничным меркам нашей страны. Мало только. Но меня еще подкармливала переодически маман, приезжающая через день. Она же привозила мне сигареты, которые у меня тут же отбирали

медсестры и выдавали по две пачки в день максимум. Учитывая то, что кроме как ходить по корридору и курить — делать в общем–то нечего — сигареты кончались моментально. Плюс еще ворошиловские стрелки в отделении не переводились, поэтому

наверное половина сигарет таки расстреливалась.

В отделении была душевая. Это была не просто комната, а практически Волшебная шкатулка, ибо все отделение обычно мылось раз в неделю, а порой и в две. Это была отдельная комната, вся отделанная холодным желтым кафелем, в центре которой

одиноко стояла ванная с душевым шлангом и несколько скамеек у стен. Чтобы попасть туда — надо было ждать субботы — банного дня или же долго упрашивать персонал тебя туда пустить. Чуть позже я нашел еще один чит — при желании все эти

двери на ручках открываются зубной щеткой, если уметь правильно прикладывать усилия. Поэтому через неделю я открыл для себя возможность ночью пробираться в эту самую ванную и там валяться в горячей ванной с сигареткой. Правда на

четвертый раз меня спалили и ванную стали запирать на ключ. Но мне кажется что если б не эта ванная горячая — я б может навсегда овощем остался. А так я как–то в ней полежал и стал в себя приходить.

Докторша с совершенно непроизносимым славянским отчеством наблюдала меня в течение полутора месяцев. Я заполнял ей анкеты, проходил какие–то тесты–комиксы, где в пустые баблы надо вписать фразу, подходящую по ситуации. А ситуация

например — разбитая ваза, ее хозяйка и разбивший ее мужик. Я охамел и на третьей картинке начала писать витиеватые матюки. За что был резко одернут и призван к порядку. После чего назаполнял все односложными предложениями в духе "Йоба!"

и от меня с тестами отстали. Докторша написала мне длиннющую телегу в личное дело и поставила на учет в диспансер. В результате чего в армию мне стало не надо. Что кстати, я считаю до сих пор единственным плюсом моего пребывания там.

Самый частый вопрос, слышимый мной в кащенке, был от докторов. "А зачем ты собственно травиться пытался?" — вопрошал меня седовласый профессор, румяный пухляк–доктор или же симпатичная молодая докторша с непроизносимым славянским именем.
Я сначала еще пытался формулировать общие тенденции бессмысленности жизни и все такое, подростковое. А потом плюнул и стал всем говорить что посрался с девкой, тем более, что они все заранее ждали этот вариант и очень радовались тому,

что вроде как угадали, а я не спешил разочаровывать.

Пару раз меня водили на хитрые процедуры с подключением к башке электродов — до сих пор не знаю что это было. Есть мнение, что энцифалограмма. Но я на тот момент как раз был уебашен аменазином и поэтому помню плохо. Хоят помню ощущение

отдаленного ужаса, ибо я опять таки вспомнил "Полет над гнездом кукушки" и уже был морально к тому, что сейчас меня начнут уебашивать электрошоком и даже было приготовился кусаться, но увидел самописцы и успокоился.

Попал я в больницу в сентябре, осенью. Вышел уже глубокой осенью — лежал первый снег. На улице за полтора месяца я был два раза — когда водили на процедуры и когда приезжал мой друган С., взявший меня под залог своего паспорта

прогуляться. На улице меня ждал суприз — приехала еще и моя подруга Рита, к которой я тогда крайне тяготел, ибо у нее был томный взгляд и пятый размер сисек. Рита охуевше озиралась и видно было, что ей в этом прекрасном месте как–то не

по себе. Она потом решилась даже в отделение зайти когда меня уже провожали, но пару раз вдохнув воздух убежала на улицу. На удивление, кстати, стремительно, по лестнице, минуя даже лифт.

Вечером, я, выменяв у дедов азелиптин, жрал его и шел смотреть телевизор с медсестрами и дембелями–косарями. Мы жрали разбавленный спирт (я ограничивался полустаканчиком), а минут через пятьнадцать я уже бочком двигался по корридору.

После полстакана (пусть даже разбавленного) спирта и таблетки (пусть даже и слегка обсосанной) азелиптина — человек начинает спать неважно в каком положении. Поэтому когда ты подходишь к своей палате — ты уже наполовину упал, изображая

собой вопросительный знак. Дальше остается только упасть и уснуть. У азелиптина кстати есть и большой недостаток — спать после него надо часов 12, иначе ты проснешься жутко не в настроении и сильно не выспамшись. А будили нас зачем–то в

шесть утра (всегда кстати поражало — завтрак в восемь, а будят зачем–то на два часа раньше) и поэтому вставал я как полный зомби, способный делать две вещи — курить и вращать полуприкрытыми глазами. Только после завтрака более менее

приходил в себя.

Время от времени ходил в гости в палату дедов чифирить. Вообще говоря что мне нравится в нашей стране — так это то, что человек обладающий пачкой сигарет и пачкой чая — всегда найдет себе в любых закрытых заведениях друзей. Я лично

пользовался чаем. Деды радовались ему как дети и тут же шли мутить чифирь. Чифирь мутился так — в жестяной кружке над унитазом в туалете, чтоб если что сразу можно было все это скинуть, в случае палева, находилась вода плюс разбадяженная

в ней пачка чая. Днем деды старательно собирали у всех юзанные бинты (их было много — ибо попавшие при драматических обстоятельствах дуркоюзеры часто попадали в отделение еще и травмированными), сматывали в плотные цилиндрики и именно на

них кипятили эту бурду в кружке. Надо сказать скрученные бинты горят довольно жарко и долго. Чтобы вскипятить кружку такого чифиря — нужно всего лишь пара таких цилиндриков, ежели они в умелых руках.
А потом деды степенно пили этот напиток богов вприкуску с карамелькой, запас которых неустанно пополняла внучка одного из них. Меня с чифиря по первости (я как–то так лихо глотнул) разнесло и я полдня еще ходил блевать в сортире под

хохот бывалих чифиристов.

Через полтора месяца, когда мне уже казалось, что я тут останусь навсегда, меня неожиданно выписали. И я понял для чего нужна вообще подобная терапия. После этого отделения — даже обычная серая жизнь за окном — кажется вполне себе

интересной и полной ощущений. Я после этого, надо сказать, попал в дурку и еще раз. Ибо счеты с жизнь по–прежнему хотел свести. И снова была кома, клиническая смерть, снова кома, психосоматика в первой городской больнице — практически

клон кащенки, но поменьше и больше буйных пациентов.
Но в целом — когда я вышел оттудаЮ мне хватило запала еще на несколько лет. Ибо вокруг была все же какая–то, но жизнь. А не это странное существование, где один день не отличается от другого вообще ничем.


Но это еще далеко не конец истории. Ибо моя малолетняя энергия по–прежнему требовала выхода, а первая серия меня так и не впечатлила.
Продолжение

После первого посещения мной дурки, меня хватило еще на два где–то года вдумчивого ковыряния в жизни. За это время я успел бросить ненавистный колледж, где я уныло учился на экономиста, поступить в колледж художников–аниматоров, который

бросил, даже не начав там учиться, потерять девственность при поездке в Питер, найти престижнейшую работу печатника в сиране минитипографии и даже завести себе женщину, с которой пожил даже некоторое время вместе, в результате чего

правда разосрался со скандалом и долгими расставаниями.

После чего меня снова нагнал приступ адового уныния и я решил, что все мол, заебало меня все окончательно и надо снова попытаться стать героем окончательно. На этот раз я решил использовать не 225 разнообразных говноколес, а подойти к

процессу творчески. А именно, я договорился в своем психдиспансере о выписке мне упомянутого мной уже выше азелиптина, якобы для того чтоб лучше засыпать вечером, купил его в аптеке цельный пузырек на 50 таблеток и приготовился принять

ислам.
Учитывая то, что от одной таблетки спишь, как убитый, 12 часов кряду, я решил, что пятьдесят – будет более чем достаточно. Но так, как человек я везучий – все оказалось снова не просто.
Я сожрал таки все эти колеса, приперся домой и аккуратно лег спать. В надежде, что я сейчас усну и не проснусь. Но не тут–то было.

Азелиптин – средство крайне сильное. Но когда тебя ждет перспектива сдохнуть – как–то образуется некоторый нервяк. Ну плюс еще любопытство слегка разбирает – как–то интересно таки, как это я сейчас именно вот умирать буду?

В общем, уснуть я не смог. А дальше – начал действовать адов азелиптин. Представьте себе, что вы лежите в кровати, а комната вокруг вас вертится, превращаясь в адов калейдоскоп, к горлу подкатывает вязкий ком с привкусом таблеток, а

глаза не фокусируются на предметах и норовят посмотреть в разные стороны. Плюс ко всему мозг не справляется уже с натиском этой дряни и ты даже пошевелиться особо не можешь. Лежишь себе киселем внутри деревянного тела и булькаешь. В

общем полежал я так и неожиданно начал безудержно и полубессознательно блевать прямо на ковер, чудом заставив себя повернуться на кровати.
Естественно, спящий на тот момент со мной в одной комнате батя забеспокоился и стал выяснять что происходит. Это правда было довольно проблематично, ибо говорить я тогда уже не мог сразу по нескольким причинам – меня тошнило и язык

превратился в распухшую непослушную массу.
Дальше я не помню, ибо отрубился, а вообще меня снова отвезли в Склиф, где долго промывали, а потом опять положили в, ставшую видимо уже традиционной, кому, в реанимацию. Где я благополучно провалялся четверо суток, причем меня иногда

отпускало, я открывал глаза, видел, что лежу под капельницей и тогда меня начинало инфернально плющить.

Плющило меня так – я каким–то макаром выпутывался из вязок, собирался около двух часов силами на рывок, а потом хватал капельницу, выдергивал из нее шланг, выливал содержимое на пол, впихивал шланг обратно и сжимал капельницу, дабы пошел

воздушный пузырь и я наконец мог бы спокойно откинуться. Это я высмотрел в кино Твин Пикс, там чувак так вот как раз решил свои проблемы с реальностью.
В моем же мире все оказалось не так радужно, ибо все это, как оказалось – мне снилось, а на самом деле капельница была стеклянная, находлась в метре надо мной, а я был так накрепко привязан, что даже если бы смог собраться с силами –

встать все равно не сумел бы. Да и состояние у меня было такое, что хрен бы что получилось – мышцы еще неделю меня не слушались совсем. В результате плющило меня так на одну и ту же тему около трех суток.

Кстати, вот многие видят в клинической смерти всякие туннели, свет и прочую херню. У меня такого не было – было сначала очень плохо, потом темно и хорошо, а потом светло и снова очень плохо.
Поскольку валялся я там, в реанимации, неделю и, всю неделю, был совершенно невменяем – мне поставили катетер. Если кто не знает – это такая трубка, которую тебе всовывают прямо в мужской половой хуй до мочевого пузыря и подрубают к

бутылке под кроватью. Пару раз в сутки медсестра или санитарка ходит и выливает эту бутылку. Мне очень повезло, что я был без сознания, когда ее вставляли – потому как если это хоть чуть чуть похоже на то, как ее вынимают – ну его нахуй

такие развлечения.

А потом меня на каталке отвезли уже в психосоматику первой городской больницы. На этот раз я уже как–то не сильно волновался на тему «ААА! Куда я попал!», а больше переживал, что второй уже раз получился такой вот эпик фейл и меня снова

откачали и теперь снова по новой всю эту хуйню придется проходить.
Психосоматическое отделение первой городской больницы оказалось практически клоном кащенки с минорными отличиями – палат было меньше, а коридор был не коридором, а небольшим холлом.
А так – все, в общем–то, тоже самое, только буйных товарищей на порядок больше.

Сначала рядом со мной оказался очередной усирающийся дедушка. Вообще говоря у него была какая–то родственница – которая приходила пару раз за месяц, что я там провалялся. Но поскольку дедушка был совсем невменяем и большей частью страшно

кашлял, лежа на вязках и периодически начиная страшно хрипеть и отдавать концы.
Я естественно пугался, звал медперсонал, но они как–то забивали на дедушку болт, причем одна медсестра мне даже обьяснила причину. Причина оказалась проста донельзя: «Да он блять у меня на руках помрет – а мне потом отвечай за это, ну

нахуй, пускай так сдохнет, ему недолго осталось…»
Поэтому поводу выводить дедушку из состояния пиздеца приходилось подручными средствами – мы напару с еще одним чуваком из моей надзорной палаты открывали ему рот, выгребали оттуда мокроту с помощью бинта и такой–то матери и дедушка

начинал снова дышать нормально. Правда нещадно усирался, но мыть дедушку у нас сил не было, поэтому мы молча и презрительно дышали дедушкиными миазмами.

На вторую ночь через кровать от дедушки положили какого–то сильно краснорожего буйного мужика на вязках. Мужик был изрядно горласт и постоянно угрожал, что он всех убьет, зарубит, распилит, заставит жрать собственные кишки, если ему

немедленно не принесут двестипятьдесят грамм водки, причем непременно холодной и в графине. Орал он это примерно каждые три минуты, особых вариаций не было – текст оставался в течение пяти дней неизменным.Правда иногда он деллал перерывы

по полчаса, перед которыми слегка утомившись, соглашался уже и на теплую водку и даже не из графина, а из бутылки и из горла и как угодно, но чуть отдышавшись, вспоминал о своей суровости и начинал все по новой.
— Да не ссы, это у него психоз, дня через три пройдет – сказала мне добрая медсестра, когда я поинтересовался, скоро ли это прекратится.

Той же ночью мужик сорвался с вязок и умудрился добраться почти до лифта, выломав не сильно укрепленную, хотя и запертую дверь. Его взгромоздили обратно, вкололи что–то успокоительное и до утра мужик злобно сопел, переодически открывая

глаза и дико вращая ими. Но мы смогли поспать.
Пять дней мужик работал в режиме радио нонстоп, а на пятый, ближе к вечеру, утомился и стал тихо стенать и просить водки уже в более вежливой форме. Через неделю он уже превратился в обычного посетителя психосоматики и с вязок его сняли.

Он угрюмо шарился по коридору и стрелял сигареты сорванным голосом.

Другой сосед по палате имел глупую привычку постоянно подходить к произвольно выбранному человеку и говорить примерно так, пряча в усах загадочную улыбку:
— А я, между прочим, тебя помню. Да–да, не отпирайся. Ты тоже жил на Петрозаводской улице. Только выглядел по–другому. Да ты не бойся, я ж никому не скажу. Вы же все–е–е–е там жили – я вас каждый день видел. Вон мужика видишь – он на

шестом этаже жил, а я на третьем… Да чего ты паришься, я ж никому не скажу…
Говорить на тему того как он жил на своей Петрозаводской улице и как он там всех видел и про то как они их жизнь на этой самой Петрозаводской знает – он мог часами. Если ты пробовал уйти – он догонял и продолжал лопотать про

Петрозаводскую, но обиженным уже тоном. Если слать нахуй – он начинал обижаться и говорил, что непременно расскажет всем, что видел меня на этой самой Петрозаводской. В его представлении – побывать там – было страшным преступлением.

Выяснить почему – я не смог, да и не очень хотел. Через неделю меня слава богу из этой палаты перевели, ибо туда привезли героинового торчка с передозом и он так орал на вязках, что даже хмурый мужик показался всего лишь маленьким

мальчиком.

А перевели меня в палату с преобладающим количеством алконавтов –путешественников. Мужики там были все серьезные, жизнью битые и попали сюда все в основном из–за излишнего пристрастия к синьке с барбитурой. Пара человек, подобно

кащенским героям, бегали голые по улице и боролись с несуществующими врагами – змеями и лично ельциным, еще один чувак приперся на работу с тесаком и пытался убить начальника, правда больше угрожая, нежели действительнокидаясь на него, а

еще один чувак, который был чуть старше меня, остоянно в каких–то ебических дозах просил седальгин у своей грустной матери, раз в неделю к нему приходящей с пятью–шестью пачками. Матери он утверждал что от головной боли.

Седальгин, как оказалось, был неиссякаемым источником фана. В нем там содержится и кофеин и фенобарбитал и кодеин сразу, выпарить–отбить это все дело из него – как два пальца обоссать. А поскольку других средств торча в отделении не было

– чувак заморачивался целый день выборкой этих прекрасных продуктов посредством выбивания (кто знает что такое мулька – меня поймут, а кто не знает – тому видимо и не сильно интересно) и ходил в сортир ставиться по вене сам и ставил всех

желающих, кто мог достать седальгин.
Я признаться из интереса попробовал пару раз втрескаться с ним, но быстро остыл, когда понял, что это всего лишь стимулятор получается, да еще довольно гадостный. А худшее что я могу себе представить – это оказаться со стимулятором в

закрытом помещении, где совершенно нефиг делать.

Распорядок дня выглядел у меня в результате так:
6.00 – подъем (вот кто додумался больных людей в шесть утра будить – ему в голову гвоздь надо вбить)
7.00 Толчем седальгин на подоконнике.
8.00 Завтрак
9.00 Толчем седальгин на подоконнике. Желающие идут в сортир – трескаться.
10.00 – 14.00 – курим в сортире, периодически рассказывая истории из жизни и интересуясь у вновьприбывших, кто как сюда попал.
14.00 – обед
15.00 Тихий час. В тихий час полагалось пойти и сделать чифиря на бинтах все в том же сортире. Вообще вся интересная жизнь в больнице крутится вокруг сортира – я заметил.
16.00 Чифирь готов, разлит в кружки и употребляется в палате за степенной беседой с карамелькой.
17.00 Полдник
17.30 Толчем седальгин на подоконнике. Желающие идут трескаться.
19.00 Ужин
20.00 – играем в карты, толчем седальгин, курим.
21.00. То же самое, но в темноте.
23.00 Все спят. Даже утресканные. Я перечитываю утренние книжки.

Люто доставил какой–то санитар, который отказался меня пускать ночью в сортир, по причине якобы того, что я там могу с собой что–нибудь сделать. В результате договорились – я сижу сру, а он стоит рядом наблюдает, чтоб я «чегонить такого

не удумал». Если чо – пять утра на часах. Чего ему не спалось – не знаю. Но я постарался устроить ему шоу с самыми разнообразными звуками, чтоб ему не западло было просто так на это все действо втыкать. Кажется он на меня слегка даже

обиделся.

На третьей неделе один из мужичков, какой–то кстати начальник в ЧОП «РОДОН» на тот момент, выписался, а уже через сутки попал обратно в совершенно невменяемом состоянии, в котором пробыл неделю, на вязках. Оказалось, что он в тот же

вечер с друзьями хорошенько принял на грудь водки с пивом, разгулялся, принял еще дома, потом нажрался каких–то колес, которые ему прописали, но традиционно (чо у них за традиция така?) сожрал их все сразу и уже через пару часов снова

бегал голый по улице, вознося хулу господу и понося милицию. Около двух часов ночи его подобрали в Коломенском и привезли снова к нам. Когда я выписывался – он уже снова был бодрячком и готовился к очередной выписке. Из разговоров с ним,

я выяснил, что он там уже пятый или шестой раз только за этот год. Душа компании, прямо, куда деваться.

Человек–седальгин на третьей неделе тоже нас покинул, а на следущий день передал на нитке через окно чуваку, с которым сдружился, три грамма героина. Небесплатно конечно. Этим героином утрескалось человек пять тут же до полностью

овощного состояния и одного даже снова увезли откачивать в реанимацию. Кстати, это я тогда думал, что это героин. Сам я его видел тока издалека. Ну бурая хуйня и бурая хуйня. На СП не похоже. Приход не стимуляторный, чесались все, как

черти. Я при этой вакханалии не присутствовал – потому что как раз вытребовал себе возможность наконец вымыться в местной ванной, которая две недели была для меня закрыта, поэтому утром проснувшись я сам от себя ощущал такое амбре, что

даже перед такими же мужиками неудобно было.

Врачи же мне задавали все те же вопросы, что и в кащенке и даже комиксы пришлось рисовать такие же. Но на этот раз доктором оказался мужик.
— Ну чего, еще травиться будем? – спросил он деловито меня на третьем нашем свидании.
— Пока не собираюсь, до сих пор херово – состорожничал я.
— А чего случилось–то? Девка что ли бросила? – поинтересовался эскулап.
На эту тему я уже знал все и даже немножечко больше, поэтому внятно и с артистизмом рассказал ему быстренько домашнюю заготовку «Меня бросила девка, я еблан, решил пойду и сдохну, а теперь раскаиваюсь».
Это успокоило доктора и уже через месяц меня выписали.
На улице оказалось вполне себе теплое лето, правда, уже самый его конец. На работе, в минитипографии, так слава богу, никто ничего и не узнал – я там наплел, что болел аппендицитом.
А я же с тех пор больше не пытался свести счеты с жизнью, оставив это как–то так в сторонке, на потом. Про себя решил, что ежели будет совсем совсем пиздец – то вон лоджия, а живу я на высоком этаже. Лететь слава богу недолго, да и

скорее всего, не больно.
Но пока попробую все же поиграть по правилам

Палата № 7

Трип.

Дело было осенью. Довелось мне пообещать двум друзьям, жаждущим изведать грибной аяваски и всего того чего ведать нельзя, утолить жажду в рамках «полной программы». С самого начала все шло не как задумывалось – на электричку садились вдвоем – третий наш пассажир, который больше всех рвался в бой с наскучившей ему реальностью, позвонил и сказал, что не поедет, приплёв маму, по-моему, первый раз в жизни. Сейчас мне кажется, это было знаком, но тогда я сайгаком прыгнул в какую-то электричку, направляющуюся от Москвы. Второй сайгак по имени Жека рвался в лес на каждой остановке, и для меня это было дико – я привык к чистому лесу. В конце концов , не выдержав его мучений мы вышли где-то у Зеленограда, может быть , как обычно принято добавлять, именно поэтому я жив.
Не успев отойти от электрички, мы переоделись в «одежду для костра», тряпьё, взятое на случай искренних стремлений пообщаться с духом огня, набрали дров и запалили костёр, я разложил коврик и начал приготовление этого чудо-зелья, Жека что-то нервно теребя, поторапливал события. Я уже начинал понимать, что его настрой непременно скажется на трипе и пытался его успокоить. «Не лес а «Форт Баярд», мать его» -думалось мне –«последний раз в жизни трипую не один». Рядом торопыга Жека бросал какое-то дерьмо в костёр, требовательно бубня что-то. Закончив приготовление зелья, я разлил отвар по стаканам:
-Ну что? Станция Долбянка. Осторожно двери закрываются, следующая станция Плющино! – Мы выпили. Я знал, что это до утра, поэтому расслабился и предложил сделать то же самое Жеке, но ему было сложнее – несмотря на то, что он был знаком с LSD & DOB, интенсивность тотального нагрёба, характерную для этого отвара, он ощущал первый раз в жизни. Вот открылась тайна его спешки – в городе ребята уже замутили амфетамина и ждут его, поэтому он побежал – растерянно убеждал он кого-то.
- Жека, гармала - второй компонент аяваски, в сочетании с амфетаминами может порвать мотор и «бежать» в таком состоянии по тёмному лесу можно только до первого сучка. – бормотал я, отрываемый от коврика наростающими вибрациями псилоцибиновой энергии.
-А если проблеваться – отпустит? – пролаял Жекой амфетамин.
-Блевать поздно теперь – ответил я, но было поздно советовать – священный отвар уже сливался под дерево. – За двадцать минут почти всё усвоилось, Женя, тормози, ты в двух мирах одновременно!
-Да всё в поряде – крикнул Жека наступая в костёр - я порулил! Он прошёл по нему как стартующий конькобежец , разметав горящие поленья и растворился в темноте. Вдалеке свистел поезд. Становилось ясно, что я порядочно перебрал зелья, но я решил, не тратить время на сожаления по этому поводу. Мир проступал передо мною в своих настоящих красках, я поймал в голове мысль и отметил, что она не моя, мысль была какая-то бытовая типа «Неужели Иван Иванович не мог оставить для меня какое-нибудь сообщение?», потом другая «Ну что Вы, помилуйте, вот оно, батенька.» - общаются между собой - «Жеку надо было привязать к дереву, не успел» - это уже моя. Где-то рядом засвистела колёсами электричка и раздался вопль. Перед глазами ясно возникла картина «конькобежец и поезд». Потом я видел детали происходящего – люди, менты, скорая помощь, безутешный отец Жеки, которого я вообще не знал, говорил кому-то, что я ему нужен непременно живым и что страдать я буду всю жизнь а жить буду долго – уж об этом он теперь позаботится. Потом я видел вертолет и чуваков из него с фонариками и рациями, они начинали прочёсывать лес. Потом снова проявлялся мстительный отец. Мир сразу потускнел и я упал духом. Под переговоры по рации чуваков с фонариками, я достал нож, и подумал, что первый раз в жизни мне пригодился фиксатор на нём, я наставил его на сердце, встал на колени и изучил за пару минут свой инстинкт самосохрания. Стало невыносимо тоскливо, фонарики приближались , «до свидания» - подумал я и полоснул несколько раз себя по горлу, кровь хлынула, я присел, облокотившись на дерево и приготовился к смерти. «Ну вот и всё –подумалось мне – всё так нелепо и в то же время неизбежно, но как же так, ведь я не успел ни чего в своей жизни из того что задумал. Выходит прав Дон Хуан и дыханье смерти подстерегает нас по всюду, и нужно всегда быть готовым к ней и я оказался не готов, или готов… впрочем скоро это будет уже не важно… если пронесет с фонариками…». Рации удалялись и я понимал, что сегодня мне повезло и я умру по человечески.
В луже крови я понял, что стоит позвонить Жеке. Позвонив и узнав, что он вернулся чумазый и в каком-то тряпье, я повесил трубку и призадумался о том, что ни когда бы не поверил, что мне суждено умереть от такой не весёлой насмешки грибов, которым я так безгранично верил и которые меня всё крыли и крыли. Но это было уже не важно, я попросил прощения за свой поступок у Бога и стал прощаться с деревьями, ветром и когда дошёл до родителей, позвонил Сане, тому самому, третьему, который не поехал с нами. Я долго ему объяснял, что случилось, но он мне не верил… Потом я отключил мобильник и решил спокойно умереть. Жизнь уходила но смерть не приходила, мысли текли… Потом все мысли вытеснила одна – «холодно». Замерзнуть насмерть я был уже не готов, поэтому включив телефон, узнал, что меня ездили искать и только что вернулись, но сейчас опять поедут. Я сказал, что уже могут не торопиться, но мой пессимизм развеял оптимистичный голос Сани, который с толпою друзей опять ехал на поиски, усложнявшиеся тем, что я не знал названия станции, на которой находился, а информация от Жеки, не могла прояснить этот вопрос. Оставалось верить в чудо, что я услышу их крики.
Чудо произошло, и утром я вкатился на каталке в приёмное отделение зеленоградской реанимации. Вследствие большой потери крови, зашивать меня решили без анастезии . Хирург, что бы я не падал духом, промывая спиртом горло рассказывал мне анекдот, но меня продолжало крыть и во время операции, и когда я улыбаясь, рассказал анекдот в ответ, мне показалось что он меня в чем-то подозревает.
Дурка.

Реанимация переполнена, поэтому мой дом – коридор, у меня большая потеря крови и мне без конца закачивают искусственную. Рядом стонут реанимированные на каталках. Надо мной в потолке – двухстворчатые пластиковые двери, за стёклами которых зажигаются звёзды на вечернем небе. Сколько пациентов вышло через них? Утром пришла любопытная и внимательная врач, которая выяснила, что натворил я это, решив наконец, что мне не стоит жить и сообщила, что я должен подписать согласие на осмотр у психиатра, который просто необходим людям, принимающим такие решения. С ней было сложно не согласиться и через несколько дней, под капельницей и в шарфе из бинтов я ехал на осмотр. Два больших но добрых санитара, сообщили мне, что мне повезло и в Кащенко «простых людей не ложут», приведя в пример одну известную певицу, постоянную клиентку. Под дымок стрельнутой у них «примы» я попытался разделить с ними их оптимизм.
Психушка меня не прельщала, поэтому, когда в приёмном отделении сказали что меня не примут я не расстроился, но нас обнадёжили что меня можно везти в любую другую и мы снова двинулись в путь. Вечерело. Немного живого общения и вот - мы уже в другой больничке и – по проще – пустой стол с двумя похожими тетками и два медитирующих с семечками небольших но крепких санитара . Стол не пустой –там лежит листок цвета стола и ручка.
-Подписывай – говорит очень спокойно тётка, под шелест семечек.
-Что это? – любопытно мне.
-Подписывай – под шелест семечек, сипит очень спокойно санитар,
-Я не подпишу раньше чем узнаю.
-Это согласие – срывается тётка –на лечение, подписывай.
-Но я не хочу, что бы меня лечили.
-Но ты здесь именно для этого! – орет тётка.
-Вас не правильно информировали – я уже дал согласие на осмотр и пока, думаю, этого достаточно.
-Тебе же хуже, -орёт тетка - тех, кто не подписывает держат по году, а так месяц от силы.
-Я не тороплюсь.
-Значит не будешь подписывать – сипит санитар.
-Нее...
-Тогда пошли - он подводит меня к каптёрке, получай вещи – меня проверяет на вшивость странный персонаж в белом халате, принимает мои вещи и в замен выдаёт фланелевую, голубовато-вытертую, клетчатую пижамку детского фасона.
-Распишись и одевайся.
В каптёрку вваливается улыбающийся загадочной улыбкой Джоконды детина, в аналогичной детской пижамке, которая придаёт ему зловещий вид члена секты «Всё Равно Нам Пиздец», и что-то оправданно лопочет, «белый халат», потирая ладони, вразумляет проштрафившегося «сектанта». После меня сажают в «Газель» и белый халат спрашивает:
-Куда его?
-По хую. –спокойно сипит медитирующий на вкус семечки санитар , глядя куда то сквозь мои зрачки, и становится похож на мудрую говорящую гадюку, отвечающую на вопрос какую часть моего тела она предпочтёт.
-Тогда в 8-ю, - белый халат заводит «Газель» и мчит вдоль каких- то корпусов. Газель привозит нас к обшарпанному корпусу . Под опёкой санитаров я подхожу к двери и один из них нажимает кнопку обшарпанного звонка. На звонок её открывает заспанная толстая медсестра, обстановка поражает своей простотой, она ведёт меня в туалет берёт вещи и показывает на среднее место в крайней слева, тесной палате с 12 койками. Свет погашен, все спят или притворяются. Я ложусь, подходит та же медсестра, в руке у неё ампула и шприц:
– Поворачивайся.
- Нет, спасибо, я уколы не люблю.
- Сейчас позову санитаров, давай по-хорошему.
- Давай санитаров.
Прибегают дежурные санитары-пациенты, один из которых убеждает меня подчиниться:
-Это же релашка, братишка - я за эту ампулу сутки пашу. После укола мы с ним курим и я проваливаюсь в сон. Проснувшись обнаруживаю, в какое странное место я попал. Мимо меня проходит один из соседей по палате и с моей газетой идет к выходу, после моего замечания он с обидой швыряет её в меня и выскакивает за дверь. День начался.
Всего в отделении 6 палат, в один ряд, вдоль которых ведёт коридор с небольшим холлом. В палате по 6-12 человек, всего около 60 человек , большинство из которых постоянно в небольшом туалете – курят, менее заселенные палаты более чистые и просторные, самая трудная – моя, первая, а самая «блатная», с телевизором, соответственно – шестая, остальные переходные, уровень комфорта соответствует номеру - каждый пациент должен пройти по очереди все шесть, что-бы оказаться дома. Обедают все в коридоре. 1(моя) и 2 палаты не вхожи на часть коридора с №№ 3-6, но туалет на нашей стороне, таким образом общаются все 6 палат.
Моим доктором оказалась женщина с сочувствующе-добрым выражением лица. Она пропела, что меня продержат не долго – несколько месяцев, пока не установят, как вылечить мой, такой опасный пока только для меня самого, недуг, а пока я могу попытаться ей в этом помочь, рассказав как всё произошло на самом деле . Я рассказал, что решил свести счёты с жизнью по причине того, что разочаровался в ней.
-Но я здоров, Алла Семёновна, не пью, не курю, занимаюсь йогой.
-Йогой? Ну вот видите, LSD-25, а говорите что здоров… - назидательно улыбнулась Алла Семеновна- Скажите-ка лучше мне, чем был продиктован выбор оружия самоубийства и места?
Я туманно ответил, что мне просто тогда хотелось быть поближе к мать-сырой-земле, только и всего. Сочувственно покивав, психиатр позволила мне позвонить домой. Я позвонил и пошёл пить таблетки, которые, который день я клал под язык, и выпив воду, показывал санитарам как нужно их глотать, после чего выплёвывал.
Знакомлюсь с пациентами. В моей палате самым адекватным, как ни странно, оказывается вышеупомянутый любитель прессы, эта любовь - отголоски профессии – он журналист, пьёт запоями и здесь не первый раз, на мой вопрос как совместимы профессия журналиста и запои, получаю ответ, что на самом деле они неотделимы. Второй колоритный персонаж - бритый на лысо, дерзкий молодой кавказец, похожий на басмача с бронепоезда. Рассказывает, что боксёр и алкоголик, поэтому голова отбита так же как и печень. На соседней с моей, койке лежит какой-то изможденный пожилой мужик и глядя в потолок говорит « ааааа…маааа… мааааа» -. Его зовут Саня, то ли сантехник, то ли электрик. Травма головы. Жена, дети, были… Теперь у Сани санитары, а сам он просто часть нашего звукового фона. Сане нравится, когда они на него кричат - Саня любит внимание, и для того, что бы привлечь его готов даже помочиться в тарелку соседа по столу. Но последнее время он совсем плох – еле встаёт за таблетками. Сегодня он считает себя Богом, и его вопли сообщают целый день всему отделению, что он Бог. Странно, ещё недавно он говорил нечленораздельно а теперь уверяет всех, что он должен нам помочь, что он в нас а мы в нём.
- Поэтому ты Бог? – спрашиваю я.
- Да и ещё потому, что я сотворил сущее.
- И как же, Саня, ты его сотворил?
- Мыслью – улыбается Саня.
Боксёр –басмач хочет съехать на бронепоезде отчаяния в более роскошную палату, мотивируя тем, что Санины ночные вопли вытягивают из него душу, что-то подобное чувствовал и я. Моя койка была не так далеко как его – впритык с Саниной, и я помню как ночью его ритмичные крики, напоминающие камлание шамана или пение каких-то мантр, не давали мне спать несколько часов в конце концов организм сдался и заснул но камлания Сани, странным образом ,оказались точкой пересечения сна и реальности, в следствии чего сон стал похож на трип, немного жутковатый, потому что сопровождался ощущением космических страданий Сани, казалось что через него проходит Общее Страдание Мира.
Общий смысл плана коварного Басмача был в том, что в «козырных» палатах обычные идиоты, поменяться с которыми, при желании, нам ничего не стоит, достаточно выбрать нужную политику поведения и так далее, в результате какой-то интриги он вымутил место в хорошей палате и прибежал поделиться своей радостью. Удивившись, что я остался в этом аду, он стал делиться со мной своим небогатым риэлтерским опытом, но мне достаточно того, что теперь, я лягу на его койку - на ней Саню почти не слышно, если уши заткнуть, конечно.
В тот же вечер у Басмача началась «белочка», и он стал орать, что пора бы в магазин, отсрочив переезд в VIP-аппартаменты на неопределённое время. Раздосадованные тем, что Басмач сегодня утром ввёл всё отделение в заблуждение, клятвенным обещанием быть лапою в розовой пижамке, аргументируя клятвы ударами жилистого кулака по волосатой груди, представители медицины, после недолгого совета решили его вернуть обратно в первую палату. Он умолял их и клялся, что с этого момента всё будет по другому, но уши медицины были глухи к коварному обманщику. Осознав , что его, наряженного в рубашку фирмы «возьми себя в руки», кладут на освободившееся после меня место рядом с Саней , он попытался заплакать, но было уже слишком поздно. Саня понял, что его час настал. Палаты сотрясались от хора - кричали все, кто считал нужным это делать, но громче всех кричал Басмач, так и не успевший прилечь на вожделенную койку. Его вопль напоминал плачущий крик волка , попавшего в капкан обеими лапами, начинающего понимать, что зубы теперь не помогут.
Сбежались санитары, Басмачу предложили не провоцировать Саню и помолчать, Саня кричал, толпа народу, включая пациентов, увещевала Саню, но безуспешно. Сквозь сон помню, как санитар - реланиумофил, под рыданья Басмача, накидывает Сане подушку па голову и тишина просто обрушивается на палаты. На следующий день сдал Басмач - казалось, жизнь потеряла для него всякий смысл .
Приезжает мама, рассказывает, что папа через правозащитные организации пытается вытащить меня отсюда; узнаём, что пациенту запрещается говорить по мобильнику. Сколько меня продержат ей не говорят - наверное пока не выздоровлю.
Прошла неделя, Алла Семеновна, с лицом исполненным сочувствия, продолжает интересоваться не хочу ли я ей рассказать что-то интересное а я продолжаю делать вид, что нет ничего интереснее того, что она знает. Она же напирает на то, что в таком случае я сам себя здесь задерживаю. Я сдаюсь и, как последний лох, рассказываю ей вкратце о грибах и о том, что было, упустив имена , после чего узнаю, что я наркоман и теперь меня уж точно придется лечить. Огорошенный этим предательством я иду пить таблетки, по старой привычке пытаюсь обмануть санитара, но от него поступает предложение сказать «А», и я их глотаю. И этой ночью мне снится сон, нашёптанный ими.

Сон.


Персонаж сна, жил уже, на тот момент, какой-то своей странной жизнью и получил меня в качестве наблюдателя того сна. Я, то есть он, сидел в тот момент на замызганной кухне, тускло светила замызганная лампочка, выхватывая из темноты унылые элементы происходящего и, кажется, ни кого не ждал. В дверь позвонили – это зашёл друг , повидаться, через какое-то время снова звонок в дверь - другой друг – с вокзала, проездом, здоровается со мною я знакомлю их между собой, потом ещё друзья, все мои, но не знакомые друг с другом . «Странно – думаю знакомя очередных друзей – ведь почти все с разных городов и как их угораздило одновременно нагрянуть. Вскоре набирается человек восемь. Вдруг я понимаю по их поведению, что они все знали друг друга ещё до меня и просто играли свои роли – выполняли одну большую боевую задачу – по контролю моего персонажа , которому почему-то отводилась роль подопытного. Перед «моими» глазами начинают всплывать воспоминания - как мы с ними познакомились, мои и их поступки, и всё это только подтверждает мои догадки - я всю жизнь был под наблюдением всех этих «друзей». Меня начинает охватывать ужас, который не ускользает от друзей, начинающих наперебой меня успокаивать .
-Не бойся, мы здесь, что бы показать тебе что происходит на самом деле.
-Но только нужно что бы ты успокоился.
-Понимаешь, ммм... Всё не совсем так, как ты думаешь, только ты, самое главное не волнуйся.
-Во многое сложно будет поверить. Начнём наверное с того, что твоя мама не та, кто ты думаешь –твоя мама вот – с этими словами они показывают на бородатого персонажа, непонятным образом, очутившемся за столом. Меня сковывает ужас - я понимаю что мне не лгут. Я хочу убежать, но меня хватают за руки и ноги и тащат по коридору:
-А сейчас ты узнаешь всё. – но я понимаю, что «всё» узнать я ещё не готов и начинаю кричать и вырываться. И вот, как это всегда происходит в кошмарах, я понимаю что это сон и пытаюсь проснуться, но первый раз в жизни ( или скорее во сне), этого не происходит – меня волокут, под мои крики и мысли, что надо проснуться. Осознав западню, я кричу громче. Проснувшись, даю себе слово не пить таблеток и шатаясь иду в курилку за дозой никотина.

Домой.


Утренний приём лекарств я демонстративно проигнорировал, сказав, что уже исцелён но услышал в ответ, что поскольку я не компетентен в вопросах исцеления меня будут колоть. Мне пришлось ответить, что после сегодняшней ночи речи об уколах, таблетках, ремнях и медицине вообще, быть не может. Обстановка накалялась.
Подошли три сочувствующих пациента. Один, тот что помоложе и всегда улыбается, Олег, попал сюда после того, как с его отцом, дома случился инфаркт. Бригада скорой помощи, вызвавшая дуровоз, с удивлением наблюдала необычные движения Олега, сопровождающиеся пением, отчасти похожие на шаманский ритуал, как он мне потом говорил, он просто слушает внутренний голос и выполняет то, что он скажет.
- Ну и как внутренний голос, не подводит?
- Отец жив - загадочно сообщает Олег. Он часто в коридоре, сейчас выполняет какую – то дыхательную гимнастику, в которую постепенно включает рук и ноги.
- Что за тема, какой стиль?
- Да какой там стиль – просто настраиваюсь на внутренний источник и иду за ним - скромно улыбается Олег.
Второй пациент Коля, обычный мужик лет 50, семейно-работящий и в меру выпивающий. Недавно на операционном столе, Коля узнал что такое наркоз. Через пару дней , окончательно выйдя из анабиоза и осознав, что этот мир не такой хрустальный, он намылил верёвку и первый раз в жизни повесился. Благодаря жене - он здесь а не на кладбище.
Третий – Илья, долговязый и адекватный на первый взгляд парень, лет сорока в огромных очках на резинке, судя по виду, доставшихся ему в наследство от прабабушки здесь добровольно, по его словам лечит алкоголизм. И не безуспешно – несколько месяцев не пьёт. Читает. Если Илья не читает, создаётся впечатление, что он переваривает прочитанное. По его словам перечитал всё что читается, по крайней мере –классику - всю. Илья – автомойщик, причины собственного алкоголизма он видит в том, что диалоги с коллегами о «полном говне» , возможны сугубо после бутылки. Он и белая ворона на автомойке и местный бренд – автомойщик разумный.
Все трое соседи по четвертой палате – на пол пути в мир адеквата. Они переживают за меня:
- Видишь Лёлика? –спрашивает Олег – пару недель назад заехал, с ерундой какой-то – спортом занимался, отжимался, пресс качал, и отказался пить как ты, так ему прокололи курс и теперь он их пьёт.
Мимо шуршит тапками тело Лёлика.
- Слушай, я тут таких много видел – насупливает брови Коля – ты бы, того , выпил, мы-то пьём, ведь колоть- же будут.
Вид Лёлика красноречиво заявляет, что уколы стирают не только намерение уйти отсюда, но и вообще любое другое. «Сегодня меня подчинят и лечение пойдёт полным ходом. Вот сон и начинает сбываться, проявляясь в виде безысходности: «или таблетки – или уколы» .
Перед отбоем, я подошёл к санитару и сказал, что вязаться и колоться не буду и поэтому не буду спать а посижу, от греха, на кушеточке в коридоре, чем вызвал переполох в рядах мед-персонала. Как выяснится позже, в тот самый момент, моя подруга, обеспокоенная слишком долгим молчанием моего мобильника, звонила своему знакомому колдуну, который ей сообщил, что LSD-25 в данный момент в полной жопе и он, как сможет, меня поддержит. Чудом продержав оборону до 11 утра, я встречал врачиху, которой уже сообщили о моих безобразиях.
-Что случилось, LSD-25? Почему всю ночь в коридоре? –улыбается Алла Семёновна.
-Алла Семёновна, я не хотел засыпать!
-Ну а как-же Вы хотели - ведь Вы отказываетесь принимать лекарства! – заботливо сокрушается она.
-Об этом я и хотел с Вами поговорить, Алла Семёновна.
-Ну, заходите, присаживайтесь. Что с Вами стряслось?
-Ваши таблетки не дружат с моим мозгом.
-Да что Вы, - от души смеётся Алла Семёновна, - а вы их пьёте не для этого, LSD-25, они и не должны «дружить» –они должны «лечить».
-Но они меня не лечат.
-Ну, если я доверю пациентам выбирать себе лекарства, представляете что будет?
-В таком случае, покажите моё согласие на лечение – осеняет меня,
-Какое ещё согласие – отводит взгляд Алла Семёновна и я всё понимаю.
-На основании какого документа я лишён здесь законной свободы?
-Но у нас есть постановление врача! Вот оно!
-А у меня постановление таксиста, и мне пора домой!
-Звони отцу! – шипит обиженно врач.
В коридоре Олег с Колей, узнав новости бросаются разносить их по палате.
- Домой! В любой момент! Согласие! Подпись!
- Вот падлы, - причитает Коля – второй месяц торчу здесь, лечу мозг, а ведь тоже не подписывал ни хрена. Олег тоже, кажется, рад этой информации, хотя он рад всегда.

Вот и всё, шесть палат позади и я у двери в палату номер семь.

купил его в аптеке цельный пузырек на 50 таблеток и приготовился принять

ислам.

будет суд за уклонения, документы на передачу в прокуратуру уже собраны (так сказали в военкомате).

передумал.Мне всё равно никто не поверит.

по причинам возможного когнитивного диссонанса с читателями,передумал.Мне всё равно никто не поверит.

Если кто косил по дурке

Это наверно жесть,такой закос от армии.Знаю,только один такой случай.В.Цой косил так от армии.А после того как ему выдали "волчий"билет,написал песнь"Транквелизатор".

но по причинам возможного когнитивного диссонанса с читателями,передумал

Естественно не собираюсь симулировать шизофрению, буду говорить что сорвал голову на скоростях и психоделиках (отчасти правда ).

Вобщем, надыбали тот самый галоперидол. Спрашивают "...бабуль, а шо за таблетки?.." Отвечает: "...та то, хлопці, дурні таблєткі..." Пацанчеги, до сих пор будучи в сомнениях, аж засветились: "О! Так нам дурные и надо!.."

нуче, хроники! делимся впечатлениями от галоперидола?
егож только совсем придуркам выписывают!
.

судя по вышеописанным постам,этим идиотам его маловато назначали.

Так в том-то и дело, так должно быть по правилам, в нормальных странах, а на практике в советских дурках, его ОЧЕНЬ ЧАСТО безконтрольно кололи НЕ для лечения, а для НАКАЗАНИЯ

Aмсердам777, да ты диссидент оказывается у нас.



Диссидент-опиушник-разоблачитель.

Много лет прошло, за прошедшие года, личные выводы для себя сделал, и о ширке, о совковой власти, и о некоторых мутных типах, тоскующие по совковому "порядку", особо озабоченные сразу начинают калометания, как только кто то позволяет себе рассказать другим о том что видел несправедливого в СССР..., примитивную цель обсирания свидетелей имхо несложно понять - посеять недоверие читателей к неудобным авторам.

Амсердам777 - узник совести.

А вот если б дедушка Ленина назвал своего сына не Илья, а Пётр, то в СССР была бы лампочка Петровича и лозунг: "Дело Петровича живёт и побеждает"

или "Спасибо Петру"

Сера, разведённая в масле
«То, что нас не убивает, делает нас сильнее», - говаривал старина Фридрих. Только взглянув на события со стороны и по прошествию многих лет, начинаешь понимать, как он прав...

Это же надо было додуматься до такого, без кавычек, душещипательного сочетания, как сера, да ещё и на масленой основе, да ещё и для внутримышечной инъекции! Сложно предположить, что дядя-изобретатель смешивал, да еще и испытывал, чтобы экспериментальным путём добиться столь поразительного эффекта, который достигается легендарным препаратом, под наводящим ужас названием, «сульфазин». Представьте хлорную известь на новокаине, или уксус на физрастворе, или вытяжку жгучего перца на том же персиковом масле - все эти несуществующие и ужасающие по определению сочетания, не особенно безобиднее всеразъедающей серы, впрыскиваемой в трепетные ягодицы отечественных психбольных и прочих диссидентов.

Не важно, что было перед этим, где он служил и куда отправлялся в командировки – всё это совершенный секрет (приказ 0010). Важно то, что даже его тренированная и, казалось, такая подконтрольная психика дала сбой - он кинулся на, безбоязненно хамящего, командира и чуть было не покалечил его.
Начальник был совершеннейший «скунс неприятный», - паскудности небывалой. Впрочем, за время службы выяснилась железобетонная истина: командиры маленького роста и щуплого сложения - редкие сволочи с коктейлем из комплекса неполноценности и комплекса власти. В психиатрии это, кажется, называется синдромом Наполеона, - болезненным желанием шмакодявки трахнуть всю планету и невыносимым зудом в части отношения к более крупным и сильным особям. Выходка не прошла даром - начальничек всеми силами пытался угробить его карьеру, стараясь, тем не менее, не сталкиваться лицом к лицу в штабных коридорах. Но чем извращённее были подковёрные телодвижения этой букашки, тем отчётливее и живее он стал видеть сон, как душит и рвёт зубами эту «генетическую ошибку». Будучи не самым тупым человеком, понимал, что однажды может просто сорваться и совершить уже непоправимое, а с учётом доступности оружия и постоянными командировками «в поле», эта вероятность умножалась на восемь, а то и десять!

Начмед был в курсе всей «оперетты» и настоятельно порекомендовал посетить госпиталь: «Как-то у Вас, голубчик, с нервами не вполне замечательно, мда...»
Психиатр в госпитале, не проговорив и десяти минут, сразу напрягся лицом и корявым, для гиппократского форсу, почерком накидал направление на психическую реабилитацию. С учётом семи черепно-мозговых травм различной тяжести и участия там-то и в том-то, подобный шаг был вполне обычен, так что у вышестоящего начальства удивления не вызвал.

Положили, не в госпиталь, а в дорогое, гражданское лечебное учреждение, к тому времени с деньгами у него особых проблем не было, заплатил здесь, договорился тут и вот он уже в приёмном покое. Ногастая врачиха за тридцать, грудным голосом поинтересовалась, кто его привёз и почему оставили без присмотра. Отвечал невпопад, не отрывая взгляда от нюансов тёткиного белья и фасона тончайшего белого халатика, сделанного, видимо, с учётом африканской жары и призванного, в силу своей экстремально короткой длины, оставить загар ровным до самой поясницы. Для лошадки от медицины подобное обстоятельство новым не казалось, и она привычно напоминала о своём присутствии вопросами типа: «Молодой человек, вы меня слышите? Алё-алё, я здесь! Дайте сюда кисть». Зачем-то провела пальцем по ладони и констатировала: «У него сухо, а его сразу к нам, хм...». У него, и вправду, были не свойственные для буйно помешанного сухие ладони. Идиоты, видите ли, потеют обильно, причём руками, скорее всего он был очень специальным идиотом, вот же блин и здесь отличился.

Отделение оказалось премилейшим: цветочки, шторочки, если бы не решётки на окнах и отсутствие ручек на дверях, то почти санаторий. Лишь одно было вообще запредельным – окно. Прозрачное окно в туалетной двери без шпингалета. Интимно нагадить не удавалось по определению, а так как отделение изобиловало военными и полувоенными типа генерала с железной дороги, которого мучила «белочка», то постоянные советы и комментарии сыпались в изобилии, превращая процесс испражнения в «яйцекладку», «пастодавление», «откладку личинки», ну а просьбы насрать пистолетиком, так просто сыпались со всех сторон. Нехватка общественного движения компенсировалась пристальным и, учитывая специфику больных, - идиотским вниманием к мелочам жизнедеятельности.
Напоминание о статусе душевнобольного прилетело с поразительной быстротой.

Бабулька-санитарка с мясистым, добрым лицом намывала пол, убаюкивая обглоданную психику мерным покачиванием фундаментального зада, помещённого на надёжные, короткие ноги. Мыла руками, без швабры, чудом не касаясь, пола морщинистыми и очень динамично болтающимися грудями.
- Слышь ты козёл, не хрен стоять, пулей мне воду поменяй, - с материнской улыбкой промурлыкала она вместо: «Жили-были старик со старухой...»
Тётя, то говно, которое ты с утра спорола, было несвежим, - парировал он, удивляясь галлюценогенности разговора в целом.
Да я тебя, падлу, в клетку упакую, - так же умильно, проворковала она. - Да я санитаров сейчас...
Больной сделал по-идиотски озабоченное лицо и стал приседать, делая разведения руками в стороны, однозначно имитируя разминку перед боем:
Волоки их всех сюда. Последний бой - он трудный самый...
То ли мускулистая фигура, то ли явный идиотизм ситуации сыграли свою роль, но бабулька, в который раз, нежно улыбнулась и всего лишь обронила: «Вот же, долбоёб». Затем взяла ведро и, по-утиному переваливаясь, грузно покатила своё тело за свежей порцией воды. Потом они подружатся, она окажется милейшим и безобидным человеком, что вовсе не означает, что она считала психов настоящими людьми.

Медсёстры были молоды и страшноваты, а потому сексуально переполнены. Через пару дней он уже смело хватал их за ягодицы, а они вяло отбивались, не скрывая возбуждения. В итоге, дверь, ведущая на улицу через пищеблок, была для него открыта, несмотря на тюремную дисциплину в организации. Свободой не злоупотреблял, но его, до странного, пугала перспектива потери физической формы - в ту пору он имел 72 кг. 500г. вполне тренированного мяса и вовсе не хотел изменений этого положения вещей. Открывал пищеблок, забирал спортивную форму из кухонного стола и бегал пятнадцатикилометровые кроссы за час (т.е. по четыре минуты на километр, о как!), убивая свои тяжёлые служебные мысли и возможно, лишние калории. Дурдом был в лесу, имелось даже небольшое озеро, где вполне можно было искупаться после пробежки.

Обследование шло своим чередом, после недели ударной, сверхплановой сдачи анализов он попал на приём к своему лечащему врачу – обладательнице еврейской наружности, несексуальных лет и деревянного, неподвижного лица. У дамы была красивая славянская фамилия Шмидт, учёная степень кандидата медицинских наук и огромные очки, которыми она вооружёно - мерцающе смотрела на «… проявления объективной реальности, данной нам в ощущениях…» (В.И. Ленин). За всё время пребывания в дурке, больной так и не отделался от навязчивого, но вполне естественного желания спереть эти очки и выжечь на подоконнике «Слава КПСС!»

А что, молодой человек, почему - таки Вы не сняли с шеи золотую цепь с крестом? Вы что, с распорядком не близко знакомы?
Да нет, знаком, просто я человек набожный, а крест у меня только золотой, другого нет.
А кому это интересно, я Вас умоляю? Снять и сдать родственникам, сделайте такое нежное одолжение, на первом же свидании. Да, ещё одно! Иду я на службу в прекрасном настроении и вдруг вижу молодого человека, бегущего по лесу, очень похожего на вас. Вы бежать не можете, потому, как у нас больные по лесу не бегают, они у нас уже даже не сидят, они у нас уже лежат! Так это, видимо, брат-близнец, Вы ему, таки, передайте, что если он ещё раз будет замечен в окрестностях больницы, Вам изменят режим содержания...
А что за режим?
Ещё один вопрос, и будет, что внукам рассказать, если конечно, маразм к тому времени в ежика, пыхтящего, не превратит….
Пришлось предусмотрительно замолчать. Служба в разведподразделении формирует простые и надёжные навыки. Его больше никто не видел в лесу, никто не знал, когда и насколько «болезный» исчезал из поля зрения Пиночета. Так величали старшую медсестру, всеслышащую и всевидящую гром-бабу. Эта тётя была ветераном психиатрического фронта, сидящим в отдельном(!) микроскопическом кабинете, сделанном, видимо, с пятимиллиметровым припуском от ширины её необъятных ягодиц.
Навыки навыками, но он не учёл фискальные способы сбора информации. Какая-то больная сволочь сдала администрации, что в хозблоке хранится спортивная форма. Девку уволили или перевели в другое отделение, а его вызвала Пиночет. Ситуация отягощалась ещё и тем, что времена были ещё тяжёлые, и кроссовки не просто стоили денег, их было не купить, не говоря уж про трусы и майку с волшебным названием Nike...

Твоё?
Моё…
А что ты так на меня зыркаешь? Сейчас возьмёшь ножницы, и всё порежешь на тряпки, а ботинки эти аляпистые - пополам.
Чтоооо?

Молчать! Сейчас санитаров вызову! В клетку, в клетку упакую!
- Ах ты, сучка толстомордая, об меня, как о бомжа вонючего, ноги вытирать?! - Он подался грудью на человекообразную свинью с крестом во лбу. Пиночет пронзительно заверещала, налившись соком, поразительно напоминая Синьора Помидора из цветного мультфильма. Она заслонилась короткими пухлыми ручками и на одной ноте выводила, закрыв, для уверенности, поросячьи глазки: «Сааааниииитааарыыы! Поможем Лукойлу!»

Зрелище было настолько уморительным, что он прыснул и буквально загнулся в припадке гомерического хохота. Прибежавшие санитары оторопели. Картина была ещё та: заливающийся слезами, скрюченный, в конвульсиях хохота, знакомый им «военный» и потерявшая дар речи и возможность подняться со стула, нервно всхлипывающая и булькающая соплями Пиночет...

Что случилось?
- Да ничего, скучно было. Я состроил рожу и спрашиваю: «Галина Васильевна, а как Вы относитесь к анальному сексу?». Ну и глаза вот так, и губу закусил. Откуда я мог знать, что на неё былое нахлынет и каскадный мультиоргазм накроет, вон как колбасит, сердешную, принесите ей ведро для анализов, а мне утку и кислородную подушку...
Санитары ползали по полу, а у него случился тот приступ смеха, который убивает пресс, не даёт дышать; а когда через пять - десять минут, взяв себя в руки, замолкнешь, стоит взглянуть в пунцовое лицо соседа, и вот уже снова бьёшься в судорогах, прося окружающих о пощаде.

Форму не порезали, а просто отправили на склад, а вот с ним стало происходить что-то неладное, вдруг стал «притормаживать». Идя «на горшок», натыкался на кресло или стену и замирал в оцепенении, ощущая себя частью неживой природы, хорошо ещё под себя ухитрялся не надудонить, видимо, сказывались железная воля и годы тренировок, …а, то! Как-то с утра, находясь ещё в относительной прозрачности мыслей, попытался проанализировать причину такого глобального отупения. Скорее всего, «это» не в пище, а в тех витаминках-таблетках, которые Пиночет выдаёт. Неужели травит, падла? Прежде чем проглотить пригоршню, попытался визуально определить, что он пьёт. Надо сказать, к приёму лекарств в дурдоме, относяться, как к полковому знамени - с трепетом и соответственной ритуальной частью. Больной берёт горсть «колёс» левой рукой, закидывается и запивает из одноразового стаканчика в правой руке, после этого следует показать руки и открыть рот, в особых случаях Пиночет берёт какую-то медицинскую хреновину и ковыряется в полости рта - вдруг больной по растерянности чего не проглотил. «Они - психи, чисто дети незапланированные, живут исключительно с одним дивизом: «Время срать, а мы не ели!» Овощи беспантовые! Что с них взять, кроме бакпосева...» Среди обычных и знакомых витаминов, реланиума, нотропила и глюконата кальция заметил забавные белые капсулки. Точно такие же лежали в чудовищной по размеру банке с надписью на латыни, что-то вроде «Неулептил» и примечанием на русском «Только для клиник». Как фокусник Акопян, непринуждённо зажал это маленькое «муравьиное яйцо» между пальцев и картинно выпил препараты.

Рот покажи, - процедила «бомба».
Вот ведь какие фетиши у людей есть: кто овечьи шарики под языком катает, кто соседские носки нюхает, а кто пломбы у молодых людей считает! Да будьте любезны, как псих - психу! Да с нашим пониманием, всё для милых дам!..
Так он избежал первого за неделю впадения в столбняк. Нашёл матёрого шизика и выяснил, что эти малюсенькие капсулы - швейцарский корректор поведения, синтетический наркотик, забивающий психику до состояния полного «отсутствия на этой планете». Недопитые капсулы с восторгом принимались местными наркотами и имели бешенный успех.

Месть «кота Леопольда», видимо, не ограничилась только выходкой с таблетками. После очередного обхода его отправили для беседы к светиле отечественных помешательств. Профессор оказался артистично-болезным на голову дядькой, он картинно обхватывал колено бледными пальцами и задавал вопросы, кульминационно закатив глаза. После неведомых, ключевых вопросов, он так расчувствовался, что запрокинул в итоге голову и устремил манерную бородку в потолок, как со стула не падал, - только ему известно, ну и Эмиль Кио наверно в курсе... На итог, больному вдруг объявили, что с завтрашнего дня будут колоть какой-то сульфазин. На него это не произвело ровным счётом никакого впечатления, хотя врачиха буквально процедила это название сквозь зубы и сделала многозначительную паузу, изучая его немигающими очками. Новость была воспринята с милейшей улыбкой: «Да сделайте такое одолжение, я уколов не боюсь, если надо уколюсь!» Идиот малограмотный!

Сульфазин ставят в полужопицу, предварительно разогрев его для равномерного рассасывания в тканях, что делает концентрацию препарата в месте укола вполне совместимой с жизнью. Весёлка начинается через шесть-семь часов, когда отрава плавно попадает в кровь: температура подскакивает до 40 градусов, начинаются дикие ломки, нельзя сидеть, стоять, лежать, очень трудно ходить, прикосновение пальцем к телу вызывает ощущения удара топором - организм горит огнем изнутри, испепеляя сознание и выматывая до полного изнеможения. Наркоманы всерьёз уверяли, что героиновые ломки по сравнению с сульфой - детский лепет на лужайке, после всего пережитого, почему-то им хочется верить. Пытка продолжается сутки, при особых заслугах сульфу ставят в четыре точки - лопатки, ягодицы - по 2-3 куба в одно место. Результат поразительный, если у «буйного» сильное сердце, и сразу он не помер, то его крючит по двое-трое суток, причём так, что он просит его пристрелить. Потом достаточно одного упоминания о сульфе, чтобы прекратить самую сочную истерику.
На всё отделение сульфу ставили двум «подопытным»: ему и «афганцу», старшему лейтенанту. После контузии тот с энтузиазмом закурил гашиш, отчего в уже «мягкой» голове что-то чпонькнуло и заработало самостоятельно. Так, «на воле», по ночам, старлей отбивался с ножом в руках от «наступающих духов», а днём мог часами «снимать растяжки». Учитывая вес в 120 кг и непредсказуемые помутнения рассудка, его определили на сульфу ещё раньше нашего весельчака. Терпели на пару, причём целью было не захныкать и не просить докторов Менгелей о пощаде. Курс приёма подходил к концу и на инквизиторские вопросы доктора Шмидт: «Как вам, молодой человек, сульфазин показался? Чувствуете улучшения в мировосприятии?», он вымученно отвечал:
Всё бы ничего, и препарат чудо, как хорош, но вот побочные эффекты мучают… Какие? Да, блин, самопроизвольные семяизвержения. Причём странное дело, только увижу белый халат, так и брызгаю, если вдруг увидите пятна сзади, не удивляйтесь, сожалею, но видимо не успел отвернуться, какая досада...

Его вызвали на последний укол сульфы, к этому времени он уже с трудом таскал ноги, через пергаментную кожу светились синеватые вены, а шишковатая задница, уже была одной болевой точкой. Удивился, что укол будет ставить сама Пиночет - молоденькая медсестра как-то виновато ежилась у двери. Почувствовав неладное, спросил:
А что это, сульфу сегодня не разогревают?
Уже разогрели, подставляй жопу, - скомандовала свинья-копилка.
Препарат входил подозрительно жёстко, разрывая ткани так, что ягодица чуть не слетела с иглы:
Не рука, а ласточка! Достояние республики. Это надо же так за 40 лет в психиатрии насобачиться, даром, что психи безответны как мухи...
Давай, давай, пшёл...

Реакция наступила внезапно и гораздо раньше, чем через шесть часов. Ногу стало разрывать, ногти посинели, как-то помутнело сознание, и вдруг стало отчётливо понятно, что хочется отрезать, эту невыносимо болящую, инородную ногу. Цинизм ситуации заключался ещё и в том, что дело было в субботу, все врачи и медсёстры были уже дома и трескали пончики с повидлом. А сульфазинщик бился в отупляющей истерике, чувствуя, как начинает задыхаться, и сердце отчётливо даёт сбой, давление явно падало. Спасло его то, что сосед по палате, склочный пенсионер-полковник, вдруг ужаснулся мертвецкому цвету лица и с перепугу стал долбиться в дверь, крича, что тут больной помирает. Дежурный врач пришёл часа через два, сонно поинтересовался, кто орёт, почему орёт, кто помирает, почему помирает. После этого недовольно призадумался и нехотя дал команду дежурной сестре вколоть этому дауну вот «это» и вот «то»: «Если не поможет, меня не беспокоить, не голоси, не сдохнет, а мне сон не ломай, а то в изолятор запру обоих, там хоть заорись...»

Ещё через минут сорок ему стало легче, на утро не мог ходить, но уже сносно говорил и опять чувствовал себя жителем планеты Земля. Пришедшая медсестра, констатировала, к его неописуемому удивлению, температуру 38,5 градуса… Так какая же тогда была ночью?!

Вся психиатрия, по большому счёту, основана на очень простом и очевидно действенном принципе: сделай больному плохо так, чтобы даже тараканы в его голове передохли. «Чем хуже, тем лучше», как говаривал великий психиатр и, по совместительству, великий кормчий Мао.

Не устаёшь удивляться прозорливости его слов хотя бы в части отечественного способа корректировки «мягких, как титька» голов. Перечислю лишь немногие перлы лечебной практики:
Намба Уан – конечно, сульфазин, удивительно отрезвляющий и успокаивающий порой до летального эффекта препарат.

Инсулиновый шок - очень забавный процедур, на который вполне можно продавать билеты для тех, кто любит «погорячее». Инсулин забирает сахар из крови, мозг без сладкого начинает агонизировать, наступает реальный столбняк, человек впадает в кому с ужасающими конвульсиями. На глазах изумлённого персонала девочка четырнадцати лет с суицидными настроениями ухитрилась, привязанными к кровати руками, загнуть раму панцирной сетки - сюрреализм в густой смеси с ужастиком. Когда «лечебный эффект» считается достигнутым, медсестра ставит в одеревеневшую руку укол глюкозы, и... больной опять с нами, бойко хлопает пустыми глазками, обливаясь трупным потом. С возвращением, как тебе там показалось?

Голодание. Ну это для нежноустроенной субтильной интеллигенции, которая от жёсткой дрессуры может и о правах человека заголосить. Да и мрёт она, зараза, по-есенински легко, того и гляди, с перепугу, тапок съест или зубного порошка нанюхается, вот тебе и ЧП, а оно надо? Так что голодание - чистый спешл фор яйцеголовых очкариков. Ходят дистрофики, глазками бесноватыми зыркают и жрать хотят так, что уже вроде и в попу баловаться расхотелось. Вот вам яркий пример победы советской медицины над империализмом, педерастией и прочими пережитками классового неравенства. Сделать 25-30 кг за месяц в минус - так это не предел. Под хорошую клизму, да под санитарский присмотр, ещё не так можно фигуру отутюжить.
Все остальные наркотерапии, таблеточки, пилюли, психоанализы и остальная чепуха, - это для очень блатных и богатых.
Да ещё и не факт, что поможет. В то время как с сульфой - результат гарантирован, если считаете, что не помогло, то фирма готова поставить ещё пару кубов за свой счёт. Что, сразу стало гораздо свежее? А мы что говорили?!

Лежал и абсолютно тупо смотрел в потолок. Когда-то очень давно слышал, что самое замечательное на войне - это сидеть и курить. Молча, не спеша, сидеть и, не озираясь, курить. Только сейчас до него доходило, что значит «курить». Собравшись с силами, повернулся на бок, лицом к стене. На куске газеты написал цветным карандашом, сворованным у соседа-маразматика:

«В который раз передо мной
Возник заката тусклый диск.
Я разговаривал с собой -
С душой в общении буду чист.
Душа моя меня поймёт,
И ей солгать я не смогу.
Как жаль, что в жизни только ей
Доверить тайны я спешу.
Иссяк закат. Вползает ночь.
И сутки прочь летят, как тень.
Никто не сможет мне помочь,
и к смерти ближе новый день.»

За ним приехала мать, полтора месяца дурдома оказали благотворное действие на геройского «зовиет зольдата». Не то что драться- рвать-убивать, а ходить без посторонней помощи, эта «угроза миру и демократии» уже не могла, вес крепко упал в категорию до 70 кг, что при росте в 180см выглядело несколько обезжирено. Постоянно хотелось спать, есть или хотя бы сидеть с закрытыми глазами... Зато он получил заключение комиссии о том, что он психически здоров. Это его немало удивило – во время экспертизы психолог жалостливо смотрела и сокрушалась: «Ну, никак Вам в армии нельзя! «Спонтанный лидер, не адаптированный к среде», - это же портрет уголовника - рецидивиста, как правило. Но с другой стороны, при Вашем уровне развития интеллекта это более чем странно...». Впрочем, желание замять скандал с холодным сульфазином - токсикозом, могло косвенно помочь ему остаться в итоге вменяемым.
Жизнь поделилась на два исторических периода: до и после сульфы. Кто пробовал, тот поймёт.

Абрамович был бы кошернее.

А если б у Ленина папу звали Пантелиймон...

Учиться, учиться и ещё раз учиться. Как завещал нам великий Пантелиймоныч.

права водительские успей сделать до психушки!

Это наверно жесть,такой закос от армии.

дурка

комрады,объясните мне пожалуйста какой смысл врачам держать в дурке?Заставлять подписывать бумаги?Постараться продержать поболее?

Теги: смоленский спец,сычёвский спец,сычёвка,психиатрические больницы специального типа мвд ссср

Ндааа, Дженаро, закидал я твои теги в поисковик и прихуел мальца... Карательная психиатрия - да этож ВСЕЛЕНСКИЙ ПИЗДЕЦ какой то... Читал об этом у многих диссидентов, но вот так глубоко копнул первый раз. Да...

психбольные в шахматы мощно рубяцо- замучаешься выигрывать!)

В дурке куда веселей чем написано.

В дурке куда веселей чем написано

не помню кто сказал: люди все психбольные, просто часть в дурке, остальные ещё нет

психбольные в шахматы мощно рубяцо- замучаешься выигрывать!)

не помню кто сказал: люди все психбольные, просто часть в дурке, остальные ещё нет

здоровых нет - есть не диагностированные.

плюнуть на все и прикинуться полным дуриком, чтоб в отделении пару месяцев провести, что-то новое увидеть...

Я думаю, что лучше про это почитать, чем в этом участвовать...

лучше 1 раз увидеть чем 100 раз услышать в данном случае

...если глазами стороннего наблюдателя только.. Получать личный опыт в случае,когда предполагается быть главным героем жуткого квеста "выжить не любой ценой" не советую даже очень любознательным и уверенным в прочности лобовой брони.

не помню кто сказал: люди все психбольные, просто часть в дурке, остальные ещё нет

Felix De Suze, а ты там был - в качестве пациента ?

рекомендую Пауло Коэльо - "Вероника решает умереть".

"Вероника решает умереть"

сиськи под юбкой - прикольно

а ктонибудь представляет себе,что твориться в бабскоой дурке?! это пипец скажу я вам,я видел случаянно.там из окна одна молодая нам сисьге показала. вот так смотрела на нас в окно,а мы мимо шли.потом как задерет юбку..а там..сиськи естесвенно,но такие..хорошие.

Может она над вами стебалась типа "Я в дурке мне все пох"

а мы мимо шли.потом как задерет юбку..а там..сиськи естесвенно,но такие..хорошие.

грит на новый год дам

epicfail,

а на новый ты не дай

как это не дает , а чо ей нада

новая девушка тупа как бревно,и не дает сука

как это не дает , а чо ей нада

нада,деньги,пиво..а поебаться ей вообще не нада.

ей подарки нада,деньги,пиво

Всем привет! Нет ли кого знакомых, кто мог бы помочь определить в это прекрасное учреждение? (вместо зоны?)Подробности здесь: viewtopic.php?f=7&t=57463

в дурке по статье тоже не так шикарно как кажеться

После этой огромной цитаты хочется запостить текст песенки Нагано "Дурка", но тк на ОЛКе он уже есть в теме "Стихи", то не буду...

http://www.angelfire.com/planet/coffe/ очень захватывающе, и описаны только реальные события.

Sherx, интересны суждения и впечатления тех, кто там побывал.

Мне давали трифтазин от которого у меня были сильнейшие спазмы челюстных мыщц, мышц шеи и трапеций.........Для устранения этих экстрапирамидных побочных эффектов дают корректор циклодол, но не всем он помогает. Мне, например, не помогал.

Что вам сказать, не надо туда попадать. Хотя 20-25 лет, регулярно дующие - самые частые клиенты. Если есть возможность, мне кажется следуют "отказываться" всеми возможными способами. Если кто не понял - там не лечат - это просто карательная медицина, многие санитары просто в душе фашисты+ есть такие пациенты, насмотреться можно многого. но там нет ничего хорошего.

А как там оказываются? Я че то плохо понимаю. Как дующий планчик оказывается в дурке? Это ж надо неплохо так постораться?